Лазарь Городницкий. Пристать бы мне к родному берегу...
Под таким названием вышла в Таллине в 1992 году книга Юрия Шумакова. Это - цитата из стихотворения Игоря Северянина "Стихи о реках" (1940). К сожалению, в книге нет ни слова о попытках и надеждах Северянина вернуться в Россию, что и дает мне право озаглавить так свой рассказ.Вообще тема о попытках поэта вернуться на родину в печати не рассматривалась. Все комментарии по этому вопросу до крайности скудны и едины в следующей формулировке: "Северянин встретил местную молодую девушку Фелиссу Круут, сделал ей предложение, женился и этим предопределил свою судьбу". На этом тема была исчерпана. Между тем творчество поэта, его переписка, а также воспоминания современников дают возможность проникнуть в полную драматизма жизнь его вне родины, где решительная попытка вернуться в Россию в силу ряда обстоятельств преобразовалась в несбыточные надежды о таком возвращении, а присоединение Эстонии к России выпучило очевидный факт: северянинские стихи не вписывались в советскую литературу предвоенных лет.
Итак, вернемся к истокам. В 1918 году Северянин с матерью и гражданской женой Марией Волнянской временно устроились на жизнь в эстонском поселке Тойла. Но в начале февраля 1920 года советская Россия и вновь образовавшаяся Эстонская Республика подписали мирный договор, закрепив тем самым эмигрантское положение поэта и его семьи. С этого момента мысль о возвращении на родину начинает постоянно преследовать его. Уже в сентябре того же года Северянин писал о принятом решении вернуться в Россию:
Я говорю себе: исходит срок,
Когда скажу я Эстии: "Прости,
Весенний луч высушивает лужу:
Пора домой..."
До публикации воспоминаний свояченицы Валерия Брюсова Брониславы Погореловой (урожд. Рунт) эти слова толковались как далекая надежда на возвращение в Россию. На самом деле за этими словами скрывался решительный и мужественный для того времени шаг. Погорелова пишет: "...во время революции из Ревеля (тогда ставшего столицей Эстонии) от Северянина пришло письмо. В нем поэт просил В[алерия] Я[ковлевича] похлопотать для него о въездной обратной визе в Россию. Сообщал, что ему очень плохо живется, что он грустит и вне России не видит для себя выхода из прямо трагически создавшегося положения. Брюсов ничего не предпринял и даже не ответил на письмо. А на мой недоумевающий вопрос сказал: "Он лучше сделает, если постарается уехать в Париж или Нью-Йорк. Какие уж тут у нас "Ананасы в шампанском"".
Итак, Северянин собирался вернуться в Россию, когда оттуда добровольно или принудительно бежала творческая интеллигенция. Очевидно, острое ощущение невозможности для русского поэта существования вне России толкало его на этот поступок.
1921 год, особенно вторая его половина, явился неким переломным моментом в личной жизни поэта. Он расстался с Марией Волнянской; на смену ей пришла молодая деревенская девушка Фелисса Круут. Роман с ней интенсивно прогрессировал. Двумя годами позже в стихотворении "Девятое октября" поэт писал:
Девятого октября
Ты встретилась мне, даря
Святое свое святых
И свой непорочный стих.
С тех пор я, ничей, стал твой,
И ты над моей листвой -
Оранжевая заря
С девятого октября.
По-видимому, категорически против этой связи была семья Фелиссы, где по штатному расписанию жизненных реалий поэту места не предусматривалось, а молодая девушка не решалась на непослушание.
В ноябре умерла мать поэта, и он остался совсем один. Терзаемый одиночеством, Северянин решил покинуть Эстонию:
Я так любил свою деревню,
Где прожил пять форельных лет
И где мне жизни больше нет.
Я ныне покидаю землю,
Где мать погребена моя,
И ты, любимая Мария,
Потеряна мной навсегда.
Мне стоит страшного труда
Забыть просторы волевые, -
Вас, милой Эстии края!
Забрызгано людскою грязью
Священное - темны пути.
Последняя фраза, как представляется, адресована семье Фелиссы Круут, противившейся сближению 19-летней девушки и 34-летнего поэта.
Куда решил тогда уехать Северянин, неизвестно, но годовое молчание Брюсова наверняка снимало Россию с повестки дня.
Однако уже через неделю, как капризная прибалтийская погода, ситуация резко изменилась. События, столь значительные в личной жизни, менялись с головокружительной быстротой. Мнение семьи невесты резко изменилось в пользу жениха, невеста перешла в православие, в Тарту они обвенчались, жених принял эстонское гражданство: невеста была на втором месяце беременности.
С этого момента Северянин лично уже никогда не предпринимал никаких шагов для возвращения в Россию. Взамен через некоторое время на повестку дня выплывает жалкий вопросик о турне в Россию с концертной программой. Так появляется письмо в адрес Ф.Я.Долидзе, бывшего антрепренера Северянина в России. Турне не состоялось, несмотря на бодрящий тон ответа Долидзе.
Инициированная в Берлине в конце 1922 года Маяковским реальная возможность возвращения Северянина в советскую Россию лишний раз ему показала, что в этом вопросе он не найдет в жене единомышленника.
Мне кажется, что Игорь Северянин как поэт всегда жил в двух измерениях: реальная жизнь, где его постоянно ожидали удары и из которой он постоянно пытался бежать, и мечта, сказка, которую он создавал на свою потребу и в которой всегда находил себе удобное место. В созданном им мире королев и пажей он выбрал себе роль пажа, затем наступила очередь "Миррэлии", придуманной им страны, где люди жили по принципам, исповедуемым им самим, а на смену ей пришла сказочная Россия с цыганами и разбойниками, с хмельными брагами, избяными бабами и т.п. В этой сказочной России было все возможно, даже возврат поэта с семьей, и однажды, обращаясь к жене, он богомольно произнес:
И будет вскоре весенний день,
И мы пойдем домой в Россию...
Ты шляпу шелковую надень:
Ты в ней особенно красива...
И будет праздник... большой, большой,
Каких и не было, пожалуй,
С тех пор, как создан весь шар земной,
Такой смешной и обветшалый...
И ты прошепчешь: "Мы не во сне?.."
Тебя со смехом ущипну я
И зарыдаю, молясь весне
И землю русскую целуя!
Реальная жизнь оставляет мало времени для сказок. В этой жизни мысль о возвращении на родину была загнана на далекую периферию сознания.
Летом 1930 года советский посол в Эстонии Ф.Раскольников проездом посетил Северянина. Между ними состоялся небольшой разговор:
- А в СССР не хотели бы проехаться?
- Я слишком привык к здешним лесам и озерам...
- Однако же за границу едете?
- Там все новое, неизведанное. Да и что я стал бы читать теперь в России? Там, кажется, лирика не в чести, а политикой я не занимаюсь.
В 1936 году, однако, еще раз прозвучала старая нота в новой тональности: он написал стихотворение "Без нас". Это был факт горького признания, что за пограничной рекой - его родина, а он на чужбине подобен обглоданному кусту. Это был не случайный возврат к теме, и несколько дней спустя он написал стихотворение "За Днепр обидно", где эта тема получила новое звучание:
За годом год. И с каждым годом
Все неотступней, все сильней
Влечет к себя меня природа
Великой родины моей.
И как результат этих стихотворных раздумий появилось стихотворение "Грустный опыт":
Я сделал опыт. Он печален.
Чужой останется чужим.
Пора домой.
Через год в стихотворении "Пушкин - мне" он подтвердил свое решение:
Вернись домой: не дело для поэта
Годами жить без родины своей!
Но он еще не испил свою горькую чашу до дна: за шестнадцать лет слова "пора домой" потеряли у него свою действенность, обветшали и постарели, как и их автор. Слишком много теперь связывало Северянина с Эстонией. В 1935 году он оставил семью и стал жить со своей новой спутницей Верой Коренди. Постаревший, нервный и больной, он стал тяжелой ношей для молодой женщины. Не пограничный шлагбаум стоял у него на пути, а иностранное гражданство, нерасторгнутый брак с женой, болезни свои и новой спутницы и наконец - неопределенность будущего на родине.
К концу 1939 года судьба Эстонии была предрешена: ей предстояло войти в состав СССР. Он знал об этом и, как кажется, чтобы оправдаться перед новым жестоким режимом, написал стихотворение "Наболевшее" - покаянная исповедь перед новой властью и перед читателем.
С присоединением Эстонии формальное возвращение Северянина на родину состоялось. Он писал своему другу Георгию Шенгели: "И я очень рад, что мы с Вами теперь граждане одной страны". Но неосуществленным оставалось его возвращение как поэта. Шенгели безуспешно пытался убедить различные редакции опубликовать стихи Северянина. В последнем письме к Шенгели он писал: "Сегодняшним присылом стихов у Вас уже накопится 62. О, если бы хоть что-нибудь взяли куда-нибудь..."
На пороге стояли война и оккупация Эстонии. В декабре 1941 года Северянин скончался.
После войны понадобилось еще тридцать лет, чтобы на родине поэта появился сборник его стихов.
Источник: Газета "Русская мысль", Париж, N 4290, 28 октября 1999 г.